Загадочная Сибирь: Ольхон. Дружба народов

В прошлой статье мы мимолётно коснулись малой части тех легенд и мифов, что окружают Байкал и его сердце – остров Ольхон. На самом деле, он интересен не только ими и своей уникальной природой – Ольхон является своеобразным историческим срезом нашей страны, запечатлевшим на своих землях немалые тяготы, проблемы и исторический путь нашего народа, где они, казалось, навсегда застыли в несколько даже гротескном виде.

В том числе очень показательно заселение и освоение Ольхона во времена СССР.

Я упоминала, что главный посёлок острова – Хужир – основали русские переселенцы в 1932 году. Официальной датой основания считается 1938, когда в одной из бухт недалеко от Шаманки открылся рыбоприёмный пункт – «Старый пункт», как его называют старожилы острова. Но в музее имени Ревякина общепринятая дата освоения местности, где теперь располагается Хужир, была закреплена за 1932 годом, когда пятнадцать первых русских семей начали строиться в той местности и попытались создать земледельческий колхоз. Затея эта провалилась, так как те суровые земли почти непригодны для земледелия, так что свою основную жизнь посёлок получил с началом рыбной промышленности.

Для бурятов, ещё долгое время боявшихся селиться на священных землях, русские придумали забавное слово – «греховали». Греховали селиться. Но после войны и с расширением общеобразовательной программы, местные жители всё меньше и меньше придавали значения своим старым традициям, так что постепенно Хужир, а за ним Малый Хужир и Харанцы заселили бурятские семьи. Поныне остаются шаманы, которые в ужасе от того, что устроили русские и буряты-«отщепенцы» на некогда запретной сакральной территории. Учитывая, что многочисленные туристы – те из них, чей интеллект и развитие не превышают интеллект хлебушка и развитие коалы — без конца уродуют священную скалу Шаманку отвратительными граффити, ужас их можно множить многократно.



К концу пятидесятых на острове проживало около трёх тысяч человек двадцати национальностей – и с некоторыми из этих национальностей обстоит совершенно иной разговор, куда более… интересный, нежели с «греховавшими» бурятами. Но об этом чуть ниже.

Большинство переселенцев в военные годы были эвакуированными – спасшимися с земель, попавших под оккупацию фашистами. В те же годы переселилось много татар, подвизавшихся на рыбный промысел – помимо Дальнего Востока, некоторые из них попали на Ольхон и остались здесь жить в качестве местных жителей.

В те же военные годы на остров переправили спецпереселенцев – в основном украинцев и чуть белорусов, которые были или родственниками карателей, служивших фашистскому режиму, или непосредственно пособниками фашистов.

В послевоенные годы, в частности в апреле 1949 года, на Ольхон в рамках операции «Весна» переправили 207 литовцев – они также были членами семей Лесных Братьев или самолично пособниками гитлеровцев. Что интересно, очень многие из них были из семей духовенства. Сказать честно, этот факт оказался для меня наиболее занимательным из прочих. Литовское духовенство, служившее на «благо» истребления русских в плане Ост – вот такой специфический западнохристианский гуманизм.

Другой факт не менее любопытен – все спецпереселенцы не были заключёнными или какими-то там рабами режима. Они вполне спокойно и нормально жили – на том же уровне и с теми же правами, что и прочие жители Ольхона. Дети учились в одних и тех же школах, взрослые работали наравне с прочими, причём порой даже начальниками строительных участков, бухгалтерами, счетоводами. Единственное ограничение, которое было на них наложено – передвижение по Ольхонскому району позволялось лишь с разрешения коменданта. К концу пятидесятых и это ограничение было снято, и бывшие спецпереселенцы могли свободно передвигаться по области. Собственно, их ссылка длилась де-факто около десяти лет.



Такая вот чудовищная бесчеловечность советского режима, за которую по сей день призывают нас каяться прибалты и даже сами немцы, что добавляет абсурда в эту клоунаду.

Для любопытствующих я засняла документ, хранящийся в Хужирском музее, в котором поимённо перечисляются литовцы и сферы деятельности, в которых они работали. Обычные ольхонские профессии, никакого рабства, вроде как «положенного по факту ссылки» по мнению нашей либеральной общественности. Можно открыть в другой вкладке и увеличить. Особенно доставляет неимоверно тяжкая профессия литовских женщин «домохозяйка». Я просто не представляю, как они переносили подобный Гулаг.











И кстати о Гулаге. В числе прочих жителей Ольхона были и заключённые лагеря системы Гулаг – лагерь был рыболовецким, располагался в районе уникальной песчаной косы – в Песчанке. Существовал он с середины тридцатых годов до начала пятидесятых. Попадали туда в основном за уголовные преступления небольшой тяжести – нарушение трудовой деятельности и мелкое воровство. Одну из женщин, к примеру, сослали в лагерь за опоздание на свой иркутский завод на пятнадцать минут – она получила год лишения свободы. Были рыбаки, допустившие неумышленную порчу рыбу – например, когда они шли с полной байдой рыбы, но её нигде не принимали. К вечеру рыба была испорчена, рыбаки получили год лишения свободы. За кражу одного (!) омуля давали год лишения свободы, за кражу пяти килограммов картофеля с колхозного поля – пять лет. Был в лагере и свой политзаключённый – Кисеев Василий из Феодосии, получил шесть лет за анекдот о Советском Союзе и два года поражения в правах, в целом – восемь лет на Ольхоне. По образованию он был медиком, так что отбывал наказание, работая фельдшером.



Я не пытаюсь нагнетать какой-то особый либеральный ужас «сажали за анекдот», но все эти факты вполне официальны и зафиксированы в документах, поныне хранящихся в хужирском музее имени Ревякина. Я веду к другому – не кажется ли вам, дорогие друзья, что история с литовцами, бывшими пособниками фашистов, и обычными советскими, русскими людьми, ссылаемыми за опоздания, не слишком коррелируют между собой по пропорциональности наказания за совершённые деяния?

Не кажется ли случайно кому-нибудь, что подобный гуманизм к врагам, которые так и не простили русских за десятилетнюю ссылку, и непропорциональная жёсткость к своим, которые простили всё и не держали зла на страну, но памятью которых воспользовались эти самые враги, стали одной из мин, заложенных под СССР?

Почему я говорю, что наши всё простили? Многочисленные свидетельства от заключённых лагеря, рассказы, что ничего страшного в факте ссылки не было – они по факту просто работали на обычном рыбном заводе. Даже вышеупомянутый Кисеев в девяностых годах передал музейным работникам через свою жену, что никакой это был не «лагерь» – простой завод, обычные цеха, обычная работа и ничего больше. Разумеется, никто не имеет в виду, что было легко. Люди подразумевают, что это были обычные по тем временам условия жизни, а не фашистский концлагерь, как о том любят щебетать светлоликие.

В то же время жизнь и у простых местных жителей, тем более в военные годы, не была лёгкой, если смотреть современным взглядом – когда мужчины в массе своей ушли или были забраны на фронт, работали женщины и подростки – в смены по 12-14 часов. Работа по нынешним меркам была крайне тяжёлой – рыболовецкие неводы тянулись как лошадьми, так и вручную; работали и зимой, среди ледяной воды и льдов, работа женщин часто заключалась в выдалбливании огромных глыб байкальского льда, которые они потом тянули на канатах к лабазам; многие работали на повалке леса, грузчиками. Паёк из десятков тонн добытой рыбы был пять рыбин на человека, хлеб по карточкам – 600 грамм на человека и по 200 на «иждевенцев» — этого катастрофически не хватало для жизни. Дома простых советских женщин ждали голодные дети, многие из которых уже после пятого класса уходили трудиться наравне со своими матерями. Некоторые бригады были порой сформированы из двадцати детей и нескольких взрослых. Когда кто-то не выдерживал и крал рыбу, чтобы накормить голодных детей – выше я упоминала, год за одного омуля. Когда кто-то заболевал от холода, его просто переводили в более-менее утеплённый цех.

И такие условия для простого народа длились ещё долго после войны. Потом приехали спецпереселенцы, и, разумеется, никто больше не мог бы справиться с работой начальников и счетоводов в тёплых условиях, как бывшие пособники фашистов.

Вы простите, дорогие друзья, просто я должна это написать после упоминания немыслимо тяжёлой профессии «домохозяйка» для литовок.

Обязана.

Правда простите. Я не нагнетаю. Всё это, увы, зафиксировано.

И нет, я знаю, что в войну и после так жили почти все, многие и тяжелее. Просто, в общем-то, не всё так однозначно.

Советские женщины, поднявшие тогда на своих плечах жизнь целого острова и трудившиеся в тылу для фронта в военные годы, и для восстановления мирной жизни после, вспоминают те времена так:

«Время было тяжёлое, но весёлое. Молодость не давала грустить, и в редкие свободные минутки слышались песни, смех на берегу священного озера Байкал».

И как невыносимо… тошно потом слышать вопли бедных, бедных литовцев – они всего-то виновны в сотрудничестве с фашистским режимом.

На самом деле, выше был скорее некий «крик души». Литовцы действительно трудились наравне со всеми, в обычных профессиях, кто-то шёл на повышение, кого-то за особые заслуги принимали в КПСС – то есть, всё было как у обычных людей. За исключением того, что они были в «ссылке кровавого чекиздского режима», прости г-споди. На самом деле, ольхонцы меня бы могли притопить где-нибудь в тихой бухте за подобные акценты, потому что литовцев они принимали, любили и уважали. Никаких скандалов, стычек и розни между сосланными и местными не было никогда. Зато было много смешанных браков, литовские ксёндзы тайно от властей крестили местных советских детишек по их просьбам или их родителей – с соблюдением полной секретности, так как те были честными пионерами. Венчали, также тайно, смешанные пары. Кто-то из литовцев остался на острове, но в основном практически все вернулись на родину с окончанием ссылки, и многие после этого долго поддерживали связи и переписывались с друзьями-ольхонцами.

Это была абсолютная идиллия, и до сих пор литовцев вспоминают, как куда более образованных, по сравнению с местным деревенским населением. Люди по сей день ухаживают за небольшим литовским кладбищем на острове.

Просто, вот проблема – кто-то из тех прекрасных людей сотрудничал с фашистами. Кто-то сам был Лесным Братом.

В основном местные не знали об этом, и в том числе поэтому так страшно жалели их.

Но идиллия была полная, и связи любви и дружбы между народами тогда протянулись на десятилетия.

Просто… вот такая мелочь.

Я написала в начале статьи, что история Ольхона является неким срезом целой эпохи, ярко иллюстрирующей путь нашей страны. Пусть выводы из неё каждый сделает для себя сам, или подтвердит, или опровергнет смыслы, которые я сюда закладывала. Не могу сказать, насколько предвзятой я являюсь, но писала я исходя из своего чувства справедливости и имеющихся данных – кроме них, собственно, у меня ничего нет.

…И продолжение следует.