А давайте поговорим о природе человеческой

— Почему здесь, почему на этом сайте? Ведь этот сайт — про другое. Ты что, в Достоевщину решил удариться?
— На самом деле, как раз этот сайт очень уместен для таких разговоров. Если мы хотим жить в комфортной, удобной стране, то далеко и далеко недостаточно ограничиваться разговорами об экономике, политике, образовании, обороне. Есть ещё кое-что. И если этого «кое-чего» не будет, всё остальное будет иметь мало значения. Не верите? Посмотрите на страны к западу от нас.

Мои коллеги пишут на разные темы по разным информационным поводам. Но если сесть и внимательно почитать, то можно увидеть, что большинство статей здесь имеет второй план. И этот второй план — это мораль.

Ибо без морали, без внутреннего стержня, без «скреп», если хотите, общество — это не общество, а страна — не страна. Опять же посмотрите к западу от наших границ, чтобы понять, правду ли я говорю.

Этот текст был написан по следам моей статьи о травле Ватсона и лежал в столе. Не знаю, когда бы я его достал, но умер Валентин Гафт. Мы в редакции смотрели на беснование тех, кто считает себя «совестью нации» (я не буду больше, как я делал это раньше, называть их «светлоликими»; это — кощунство, даже в той коннотации, что я вкладывал в это слово), и я решил, что пришло время. Как связана травля Ватсона с плясками «тех» на открытой могиле Гафта и с некоторыми другими вещами, которых я буду касаться далее? Я надеюсь, к концу текста (а он получился больше, чем на одну часть), станет понятно. Я надеюсь на это.

Как всегда, я не собираюсь вам ничего рассказывать, что вы и сами бы не знали. Я не буду вас призывать любить ближнего своего.

Это сделали за 2000 лет до того, как я начал впечатывать сюда первые буквы.

Я не буду выбивать в камне и являть в громе и огне семь заповедей.

Это сделали ещё раньше.

Просто поговорим.

Все мы грешны. Осенний ветер
В лицо вдруг бросит листьев горсть.
И искривится в тусклом свете
Вся в ржавчине земная ось

И ты вдруг в тунике. И жжётся
В руках продажно серебро.
И до рассвета отречётся
Рыбак, забыв своё весло.

И в книге жизни обещанья
Прочтутся — что когда-то дал
И запоздалые признанья,
И то, что так и не сказал.

(Владимир Свердлов. “Все мы грешны”)

В прошлой статье я описывал, как травили (назовём это своими именами) Джеймса Ватсона. Он мог быть кому-то неприятен как человек, кому-то могли не нравиться его высказывания, возможно, чересчур прямолинейные для неокрепших ушей нового времени. Но он, безусловно, имел право на то, чтобы высказать свою точку зрения на вещи, находящиеся в его области компетенции.

Он, может быть, был человеком внезапно ушедшей эпохи и не успел «вписаться в рынок». И в этом его беда, но не его вина. Умри он на десять лет раньше, и его имя осталось бы не ошельмовано даже при тех его высказываниях, которые он уже успел сделать до этого. Он говорил то, что думал, и он не извинялся за то, что он говорил.

Это, конечно, непростительно в современном мире.

Я учился у профессора, который был студентом одного из крупнейших имён в своей области. Я с гордостью могу считать себя в какой-то степени студентом второго поколения этого человека, хотя он (она) про меня, конечно, никогда не слышала. По рассказам моего профессора, во время своих лекций она беспрерывно курила, зажигая одну сигарету от другой и рассказывала казарменные анекдоты.

Тогда это было нормально.

Когда я учился, рассказывать об этом было нормально.

Представьте, что случилось бы сейчас, если бы на лекции произошло второе, а тем более первое…

Каждая эпоха имеет свои рамки обычного, свои допустимые границы дозволенного.

Это не могут в принципе понять современные хунвейбины от истории, которые борются не с историей, а со своим представлением о ней.

А это открывает возможность того, что будущее вполне может предъявить этим борцам свои обвинения. По статьям, им ещё не известным…

Итак, Ватсона травили. Травили все. Вы можете спросить: “но у него же были его студенты, прошедшие стажировки в его лаборатории и, наверняка, за счёт этого сделавшие себе имя и карьеру. Те, которые уже успели благодаря ему состояться в своей области, кто уже сами были авторитеты. Что же они?”

И вот к этому я и веду. И особо подчеркну, что сам факт работы в его лаборатории был достаточен для открывающейся блестящей карьеры. Сам факт.

У него было много студентов. Но я хочу рассмотреть только один пример. Тем более, что против него, конечно же, выдвинули обвинение в многолетнем сексизме. И, как вы уже, наверное, можете понять, в качестве примера я возьму женщину, которая сделала диссертацию, а вслед за этим и всю очень успешную карьеру при и благодаря помощи Ватсона.

Давайте откатимся… ну, наверное, лет на 40 назад, чуть побольше. То есть это будут 70-80-е годы.

Просто чисто объективно. Ну мало было женщин в биологических лабораториях, да и вообще в науке. Ну правда мало. Поймите меня правильно, я не собираюсь давать никаких оценок. Объективно женщин в науке было меньше, чем мужчин. Потихоньку, по мере эволюции настроений общества, по мере появления новых поколений студентов это менялось, и в 80-е годы их было больше, чем в 70-е, но всё же.

Да и руководители лабораторий не особенно хотели брать женщин, почитайте высказывания хоть того же Ватсона.

Почему?

Потому что они и в правду были сексисты?

Ну, во-первых, общественные установки. Общество как-то медленно принимало женщин-учёных. Да, была Мария Кюри… Софья Ковалевская… Ну ещё несколько имён. Пусть будет несколько десятков имён. Но это примерно всё.

Во-вторых, привязанные на то время чисто объективные причины. Мы знаем, какие.

В-третьих, сама работа в науке достаточно специфична. А в то время она была ещё более специфична. А в молекулярно-биологической лаборатории, да ещё в то время она была весьма специфична.

Давайте отвлечёмся немного от морали и посмотрим на жизнь глазами аспиранта как раз такой лаборатории. Нам это нужно будет для того, чтобы попробовать понять почему, с одной стороны женщин не особенно хотели брать в лаборатории, особенно в хорошие лаборатории, а, с другой — почему они сами не очень хотели туда идти.

То есть нам нужен объективный срез той эпохи и тех условий.

Итак.

Если вы видите человека, который не сядет на стул, не посмотрев на него перед этим, не положит бумаги или книгу на стол, не посмотрев на него перед этим, вы можете предположить, что перед вами человек, прошедший (старую) школу химической или молекулярно-биологической лаборатории.

Агрессивные жидкости, среды, биологические агенты, радиация, химические порошки, растворы, ультрафиолет… Вы сжигали себе глаза ультрафиолетом? Не на пляже…

Вас било двумя киловольтами? Ну, так…

Вы сидели летом в клеточном боксе?

Вы приходите домой и видите на новых брюках, с трудом купленных на аспирантскую стипендию, и надетых в первый раз – сеть мелких дырочек.

Капли агрессивного растворителя прошли сквозь лабораторный халат, как будто бы его и не было.

Человек, который без раздумья окунёт руки в сильный окислитель, потому что гейгеровский счётчик их «считает». А после окислителя вся радиация быстро и отлично смывается…

Человек, который дышит гадостью, окружён гадостью и проводит большую часть своей жизни (и гораздо больше 8 часов) в окружении полной и тотальной гадости, многое из которого ты сдаёшь только как химические, биологические, или радиационные отходы.

Некоторые — под роспись в специальной форме.

Выходные, отпуска?

— Что вы сказали, простите?

Такая была жизнь аспиранта в науке тех времён.

У женщин в лабораториях были постоянно красные лица.

В определённые периоды у них были очень красные лица.

В эти дни они старались работать с литературой.

Да и… иногда и просто грубая мужская сила была нужна.

Вот позвонили с проходной и сказали, что привезли жидкий азот.

И пара-тройка крепких аспирантов идут и тащат эти дьюары в лабораторию.

Помните, у Стругацких на такого типа работы привлекали гекатонхейров?

Не во всех лабораториях они были.

А, допустим, надо наладить аппарат для тройной дистилляции воды?

Вода для молекулярных реакций должна быть не просто чистая.

Она должна быть очень чистая.

И ты лезешь под потолок и собираешь и соединяешь все эти трубки, и нагреватели, и провода…

Там, снизу, конечно, на тебя смотрят восхищённые чуть косоглазые глаза ведьмочки-лаборанточки и ты забываешь про лестницы и знаешь только, что ты под потолком…

Но я чего-то отвлёкся.

Жизнь аспиранта… За день — километры — в радиационный блок и обратно… Микробиологию ты давно уже делаешь на обычном химическом столе и твоим навыкам позавидовал бы сам Пастер… Ты не понимаешь, почему надо платить сотни долларов за фирменные реакционные наборы, ты их можешь собрать сам, быстрее и лучше… Ты сам тянешь капилляры и твои пальцы точно отмеряют жидкости в долях микролитров… Ты держишь в голове точный контроль о полудюжине одновременно идущих процессах и реакциях… Ты считаешь дроби и пропорции быстрее, чем кто-то достанет калькулятор…

Жизнь аспиранта… Поздно ночью в кабинете старшего товарища производится продразвёрстка и съедается хлеб с вареньем с дачи…

— Михал Иваныч, простите…
— Да для этого и держу…

Жизнь аспиранта… Твоя задача — успеть добежать до последнего троллейбуса.

Водитель уже знает и немного задерживается на остановке. И, пока он гонит, не останавливаясь, по ночному проспекту, ты висишь на поручнях в пустом салоне, переводя дух и собирая силы на следующий рывок — успеть в метро. Если успел, если двери ещё не закрылись, то поезд ещё будет… А там можно и пешком…

Ты висишь на поручнях в пустом троллейбусе потому, что водитель, который не знает — кто ты и как тебя зовут, хочет, чтобы ты не опоздал на последнее метро, и он гонит без остановок, как сейчас гоняют на суперкарах мажоры. И ты не знаешь — кто он, и как его зовут, но он — твой брат, и, выскакивая, ты машешь ему рукой и видишь ответный взмах… уже на бегу…

Ты ходишь в драной куртке и дурацкой шапке. И однажды они тебя спасают от выплывшей из тени группы товарищей… Посмотрели, оценили, качнулись обратно в тень… Ладно, сегодня пронесло.

Ты знаешь, что такое “уши на спине”, и как, лучше всякого ниндзя, бесшумно проскальзывать мимо тёмных подъездов… Ибо ты — аспирант, и ты должен уметь всё.

Ты устанавливаешь и осваиваешь новое программное обеспечение. Ты разбираешься в невиданных доселе понятиях “сетевые компьютеры”, ты отрабатываешь новые методики…

Ты ночуешь в лаборатории и спишь там же на ватниках, выданных завхозом для холодной комнаты.

— Так ты — ватник?
— Да.

Жизнь аспиранта…

К чему я это всё говорю?

К тому, что невозможно понять чьи-то действия, высказывания и поступки, не зная, и не представляя себе очень хорошо, реальную объективную обстановку, в которой эти действия, высказывания и поступки происходили.

И это то, что не понимают современные хунвейбины от истории.

Я, конечно, описываю реалии советской лаборатории давно ушедших дней. Но смею вас уверить, за исключением тасканий дьюаров, монтирования перегонки воды под потолком и некоторых вещей, специфичных для страны и эпохи, сами условия работы в лаборатории не сильно отличались.

И никто не будет принимать объяснения что ты — женщина.

— У вас не будет минутки зайти в мой офис?.. Видите ли, я уже несколько дней вижу, что вы уходите из лаборатории в 6 часов вечера. У вас что-то случилось?
— …
— Дело в том, что у нас люди обычно работают несколько больше. Особенно аспиранты. Вы ведь понимаете, в каком месте вы работаете? И потом, когда же вы думаете? Нет, я не против, если в какой-то день надо уйти пораньше, но… видите ли… мы выбрали вас из десятка очень достойных кандидатов, и на ваше место в любой момент найдётся очень и очень много желающих…

Жизнь аспиранта… в хорошей престижной лаборатории…

Это — рабство.

Добровольное, да, любимое, да. То, чем ты гордишься, без чего не мыслишь свою жизнь.

Но — рабство…

И в этих условиях некая женщина получает степень Доктора Философии при помощи и поддержке Ватсона.

В течение многих лет она будет поддерживать контакты со своим старым наставником.

Она станет профессором одного очень престижного института.

Эта женщина потом будет обвинять Ватсона в сексизме.

И продаёшь кого любил ты,
И забываешь — с кем ты был
И вырвать хочешь листы книги,
Что помнят то, что ты забыл.

Все мы грешны. Сидит в нас чёрный
В слюне с клыками дикий бес
И смотрит глазом увлажнённым,
И жжёт огонь, что пал с небес,

Вошёл когда-то в нашу душу,
Но разменяли на рубли.
Все мы грешны. Безумно рушим,
Что сохранить ещё могли.

(Владимир Свердлов. “Все мы грешны”)

На этом давайте пока прервёмся.

_____
Комментарий, (мысль, пришедшая в голову после):

А вообще, народ, у кого есть чем поделиться из далёких дней своих… пишите в комментах. Может быть скомпилируем разные истории, выпустим отдельной статьёй (с указанием авторов).